Отстоять Хайдеггера (продолжение)

Итак, следующий проблемно-тематический блок материала посвященного 125-летнему юбилею великого немецкого философа Мартина Хайдеггера.
Как мы увидели в предыдущем блоке, наследие этого мыслителя, в настоящий момент, приходится не просто исследовать и освещать, чтобы донести до людей его смысл и ценность. Помимо этого, его сегодня приходится отстаивать!

Велики или нет актуально выдвинувшиеся угрозы, перед лицом которых встает эта задача, особая важность её решения состоит и в том, что, помимо мировоззренчески, научно и всячески значимого содержания, философское наследие Хайдеггера несет свидетельство того, посредством чего обретается это значимое содержание. Это – дело мысли (die Sache des Denkens). И поскольку свидетельствуется мышление бытия (Seyn), а бытие мыслится в его событии (Ereignis), как событии его судьбы (Seynsgeschichte), постольку здесь сказывается всё то, одновременно, сущностное и насущное, что затрагивает смыслы человеческого существования в его историческом свершении.
И самое ужасное, что здесь угрожает уже не столько философскому мышлению, сколько самому нашему бытию, это забвение. Забвение бытия (Seinsvergessenheit), как и забвение самого факта, что бытие предано забвению.

А посему, задача, присутствующая в заглавии нашего материала, состоит в следующем.

2. Вопрошая свидетельствовать о времени и о себе

Зайдем с того, что рассмотрим ещё нечто по спец.теме "нацистско-антисемитской ангажированности" Хайдеггера.

Опять-таки, как в предыдущем блоке было строго-настрого оговорено, никакой апологетики, осуществляемой как ответ на инсинуировано-провокационные инфо.вбросы, принципиально отправляться не будет. Ибо это формат, в котором возможность осмысления заведомо отчуждена от, собственно, того, на что она нацелена – смысла.
В данном случае, прежде того, что смысл может рассматриваться как концептуальное содержание интересующего нас философского наследия, соответственно, как предмет в уразумении авторского замысла, прежде всего этого смысл выступает как бытийно-историческая (seynsgeschichtlichen) реальность.

Отсюда, собственно, то, что должно быть ключом к хайдеггеровскому наследию, и что составляет суть двух выделенных нами проблемно-тематических блоков (см., подробнее, по ссылке в подзаголовке, начало предыдущего поста), которыми структурировано наше дальнейшее изложение:

- историософско-метафизическое понимание Хайдеггером человека и истории (с нацеленностью на консервативное и революционное в этом понимании),
- концептуально-методологическая специфика этого понимания (в том числе, во преодоление и/или упреждение недоразумений и аберраций в истолковании хайдеггеровского наследия в его целом и частных моментах).

Итак.

2.1. Экзистенциальные казусы в текстуальной интерпретации,
или "профессор, снимите очки-велосипед"

Речь пойдёт о том, как вышеозначенная "ангажированность", будучи вмененной Хайдеггеру, при этом увязывается с его сугубо философскими позициями. Увязывается таким образом, что (историософско- и экзистенциально-) метафизический нигилизм, который Хайдеггер рассматривает как фундаментальный (=бытийно-исторический) вызов современной ситуации, двусмысленнейшим образом, выставляется как собственная позиция философа.
Так, в заключительной части статьи профессора Мотрошиловой, посвященной "сенсационной" публикации "Черных тетрадей" Хайдеггера, негодующе высказывается следующее. Профессор, десятки лет посвятившая исследованию конкретно философского наследия Хайдеггера, и в целом, феноменологии – той крупной школы европейской философии ХХ века, которая оказала на хайдеггеровский проект наиболее глубокое влияние. И вот, при всём при этом, такие – просто глупые – недоумения по поводу одной фразы, в которой философ, дескать, "приговаривает" мир к уничтожению во исполнение своих идей!
Плюс этот перл о

"постоянном желании и настойчивом стремлении Хайдеггера ввести социально-исторические, социально-политические координаты в свою самую абстрактную философию"...

Философ, посвятивший все свои интеллектуальные и духовные усилия, всю свою жизнь вопрошанию о бытии в предельнейшем смысле, как смысле именно его – бытия, – в противоположность смыслам, относящимся только лишь к его "понятию" (и это как раз к слову о "самой абстрактной философии"). И только в масштабе того горизонта, который образовывался таким вопрошанием, этот философ мог усматривать координаты, в которых можно было бы полноценным образом осмыслить все частные области, связанные с представлениями об обществе, политике и т.д.

Куда это всё вдруг должно исчезнуть из учёного сознания, чтобы в нём всё переворачивалось с ног на голову, и при этом оно недоумевало?!... Совершенно двусмысленнейшим образом недоумевало, тут же находя какие-то нелепые объяснения. И всё это в виде "диагнозов" и "знамений времени", по которым требуется проводить люстрации, отлучающие от управления "социальными кораблями человечества".

Так вот, "черным по белому такое предложение":

Все должно быть приведено к полному уничтожению. Только так можно прекратить двухтысячелетнее сооружение метафизики.

И трактовка этого высказывания в том смысле, что речь идёт

"о «философской»-де желательности добиться победы «Seyn»... через всеобщее уничтожение человеческого рода!".

Ведь можно с таким же успехом взять вот это, тоже себе такое черным-по-белому-предложение:

"Сейчас в ходу термин «социопатия»; под ним разумеют, что люди, в принципе ментально, психически здоровые, «больны социально»... Их нельзя, опять же в принципе, допускать к социальным, политическим делам и, соответственно, к серьезным социально-политическим размышлениям и обсуждениям".

Вот, взять его вот так отдельно, и без особых пояснений, увидеть в нём признаки, если уж не совсем "разжигания" чего-то общественно вредного или способного нанести моральный вред кому-нибудь лично, то, во всяком случае, явные признаки тоталитарного сознания. То бишь, сознания антигуманистически настроенного.

Однако что же все-таки получается в действительности?...

Ключевое присутствует вот в этом выражении: "термин в ходу". Плюс тот факт, что этот термин обозначает "социально больного", при этом, обнаруживая у него (в качестве "симптома") "стереотипичность мышления".

Вопрос тогда в том, как возможно сочетание стереотипичности и социопатии? Именно _социо_патии – в противоположность психическим аномалиям (ср. "люди, в принципе ментально, психически здоровые"), где бы стереотипия истолковывалась, например, в смысле "навязчивости" (в мыслях, эмоциональных состояниях, действиях и т.д.). Социализация ведь и предполагает освоение стереотипов (опять-таки, интеллектуальных, практических, эмоциональных и т.д.) и позитивное принятие их нормативного характера. А социопатия, как результат аномалий в опыте социализации, если она и сочетаема с освоением и усвоением стереотипов, то вся "позитивность" в их восприятии сводится здесь к возможности их сугубо манипулятивного использования. А это, строго говоря, НЕ усвоение и НЕ освоение, НО факт отчуждения от социально-культурного опыта. Точнее, отчуждение от его содержания, – а именно, в результате извращенного понимания нормативных форм, в которых представлено это содержание и которыми организован сам этот опыт.

Хочет ли критик сказать о наличии такого отчуждения у критикуемого ею автора?... Нет, это было бы уже слишком кондово, и очевидно понимая это, проф. Мотрошилова поясняет казусы, ссылаясь, между прочим, на определенные концептуальные наработки самого же Хайдеггера:"Любопытно", "термин в ходу", двусмысленные высказывания, в которых сочетаются "социальная болезнь" и "стереотипичность мышления", – однако, как следует заметить, и здесь чётко воспроизводятся способы повседневного das-Man-поведения описанного Хайдеггером в "Бытии и времени" (ср.: любопытство, толки и двусмысленность в §§35-37).

В этой связи, небольшое пояснение.

Концепт das Man означает у Хайдеггера способ, посредством которого нашим повседневным существованием управляют люди. Это не какие-то соц.группы, не масса, но это – некто, присутствующий, в принципе, и в коллективном, и в индивидуальном мировосприятии и поведении. Значит, есть этот некто. И есть Dasein, как наше конкретное вот-(Da-)бытие(sein), бытийное присутствие в качестве кого. И в этом качестве каждый из нас мерами попускает тому анонимному некто, чтобы он управлял нашим мировосприятием и поведением, а мерами способен самостоятельно осмысливать положение вещей/дел и решать. И решая, по возможности, разрешать всегда неизбежно возникающие в его бытии социально-экзистенциальные конфликты. А может, не разрешать, но, в любом случае, в нашем бытии неизбежно возникает столкновение подлинных (eigentlich) и неподлинных (uneigentlich) возможностей быть.
Даже не столько о столкновении здесь точнее будет говорить, но о том, что das Man ускользает от подлинности и от самого различия подлинного/неподлинного. Но вместе с тем оно выставляет себя дистанцированно-усреднённо-уравнивающим мерилом в проведении таких различий.Значит, вот, есть социальные стереотипы, через которые заданы определенные нормы отношений и поведения в обществе. И есть вот такой экзистенциальный план функционирования стереотипов, где всё оказывается не так однозначно в понимании того, как на опыте выполняются нормы. И эта неоднозначность связана с равновесным присутствием экзистенциально подлинного и неподлинного измерений в нашем бытии и его понимании нами.

Так вот, теперь вернёмся к нашему разбору критики, которая, как выясняется, сама не вполне выдерживает критики.

Однако, вот такой здесь имеет место конфликт интерпретаций. Герменевтический конфликт, хотя, говоря строже, коль скоро смысл у нас предстает не только как сугубо текстовой элемент, но прежде этого, как элемент бытийно-исторической реальности, ввиду этого можно говорить об экзистенциально-герменевтической апории. И тогда получается:

толи Хайдеггер подпал фашизированому das Man-бюргерству,
толи проф. Мотрошилова подпала...

Кстати, а какой она могла подпасть das Man-публичности?... с этими своими двусмысленными недоумениями и толкованиями. Не публичности ли, присущей той самой среде, в которой пребывали маститые спецы по научному коммунизму, когда "перестраивали" своё сознание в режим "нового мЫшления"? При этом, возможно, тоже "недоумевая", когда перед их умственным взором учение всесильное, потому что верное представало как политико-идеологический инструмент "преступной" общественно-государственной системы?!...

Безмерны варианты конфигураций, образующихся из стеклышек со-полагаемых в калейдоскопе. В калейдоскопическом коловращении, отправляемом волей к воле!

Здесь перейдем к следующему параграфу, где попытаемся глубже проникнуть в суть таких превращений. Ибо здесь мы вплотную подошли к тому, как у Хайдеггера представлена и осмыслена историософско-метафизическая проблематика.

2.2. Бытие и Ничто в оптике вопрошающего свидетельствования

Слова Хайдеггера о прекращении двухтысячелетнего сооружения метафизики через приведение всего к полному уничтожению, эти слова как раз и говорят о нигилистическом действе воли к воле, как свидетельстве исчерпания классически метафизического мышления. А то, что в этих словах увидели чуть ли не призыв к "всеобщему уничтожению человеческого рода", и во всяком случае, "чаяние" автором этих слов такого уничтожения, сама такая трактовка, самое такое видение суть всего лишь одно из проявлений этих действа и свидетельства.

И здесь обнаруживается то наиболее ключевое, в чём смыкаются концепты раннего и позднего периодов творчества Хайдеггера (соответственно, периода "Бытия и времени" и после, где водоразделом является как раз период 30-х – начала 40-х годов, когда, собственно, были написаны "Черные тетради"), – соответственно, концепты аналитики человеческого вот-бытия (Analytik des Daseins) и мышления из другого Начала (andere Anfang).

Кстати, что в статье проф. Мотрошиловой имеется не сенсационно-бестолкового, но действительно сообщающего некоторые новые и крайне существенные факты творческой биографии Хайдеггера, так это свидетельства той, достаточно жёсткой его самокритики, которую он осуществляет в "Черных тетрадях" в адрес своего "Бытия и времени" (работы, принесшей философу мировую славу). Т.е. тема поворота (Kehre) была общеизвестна, но тут прослеживается прямо-таки "разрыв".
И кстати же, моя гипотеза здесь такова. Хайдеггер, говоря про свои прежние философские работы: – говоря так, философ, помимо прочего, возможно, исходил из того, как его слово отозвалось в профессиональном философском сообществе того времени. А отозвалось оно так, что против авторского замыла было втиснуто в привычные рубрики академической традиции, а т.ж. в новомодные "...измы" признанные "новаторскими" в тех или иных (академических и неакадемических) интеллектуальных средах.
И можно даже еще проще и не гипотетически сказать, что имело место осознание философом своей зрелости. Именно философской зрелости, сопряженной с пониманием того, что при всей и всяческой своей новизне, вопросы и ходы в решении этих вопросов, чем больше они, их формулировка, в действительности, выламывались из традиции, тем паче были зависимы от неё.

Однако, как бы то ни было, пусть бы и признание существенной ошибочности ранее проделанного пути, по крайней мере, это придает большей определенности в понимании эволюции хайдеггеровского дела мысли. И раз в ней наблюдается революционный разрыв и не столько поворот, сколько прыжок в сторону, это для нас лишь руководство, так сказать, к наведению мостов. По крайней мере, в концептуально-методологическом аспекте.

Так вот, концептуальный мост между "Хайдеггером-I" и "Хайдеггером-II" (как эти периоды, по традиции, принято называть). А именно, в том ключе, где некто (das Man) соотносится с волей к воле (der Wille zum Willen).
Конкретнее, черты публичного дистанцированно-усреднённо-уравнивающего управления всем толкованием и во всём правота, в двусмысленном сочетании с не вхождением "в существо дела" (das Man), можно соотнести со следующими чертами:Кстати, текст "Преодоления метафизики", будучи основанным на записях 1936-1946 гг. (и тоже опубликованным с определенной отсрочкой – в 1954 г., – см. по ссылке, в примечаниях), тоже захватывает период поворота и "Черных тетрадей".

Итак, концептуальный мост.

Можно зафиксировать взаимосвязь, где неподлинное в повседневно-экзистенциальном смысле предстает в своей захваченности неподлинным в историософско-метафизическом смысле. Конкретнее:

эскапизм некто – в виде ускользания там, где Dasein пробивается к решению, –
вовлекается в
эскапизм воли к воле – в виде безотчетного пресечения всякого следования бытийно-исторической судьбе.

Здесь надо максимально сосредоточить внимание на том, как формулируется понимание этой Судьбы. Ибо как раз здесь определенным образом перекликаются "Хайдеггер-I" и "Хайдеггер-II"!
Что касается второго, в примечании к приведенному выше фрагменту следующим образом говорится о Судьбе, а т.ж. о том, что значит её отчуждение: Так вот, принимает человек бытийно озаряющий посыл или вытесняет его, в нём сообщается пред-назначение, исходящее от явленности бытия сущего. А это уже отсылает к "Бытию и времени" ("Хайдеггеру-I"), соответственно, к хайдегеровской версии феноменологии (см. здесь).
В этой версии она предстает в качестве описания, в котором сущее (Seiende) – вещи как, собственно, феномены феноменологии, – должны показать себя в своем бытии (Sein). Истина этого бытия здесь предстает как его непотаенность (Unverborgenheit как аналог греческого αλήθεια), что делает логос феномено-логии герменевтическим – осуществляющим толкование смысла бытия. Толкование движется через феноменологическое описание структурных элементов человеческого бытия-в-мире (In-der-Welt-Sein) к его временной структуре. И всё это для того чтобы протянуть путеводную нить смысла (der Sinn von Sein), – как того, на чём спрашивание приходит к цели, – к бытию (см. о структуре вопроса о бытии).

Поворот, как поворот от этого – фундаментально-онтологического – вопрошания бытия к бытийно-историческим формулировкам такого вопрошания, предполагал иной – не центрирующийся на человеческой экзистенции – путь. Но слова о явленности бытия сущего говорят о присутствии в периоде после поворота элементов феноменологического подхода (присущего периоду до поворота).

Тогда, в плане наведения наших мостов между этими вехами творческого пути Хайдеггера, и с акцентированием внимания на концепции неподлинного (ранее – в экзистенциальном смысле, затем – в смысле историософско-метафизическом), для нас в этом смысле интересен один, ранее уже рассматривавшийся (см. здесь), фрагмент пункта III работы "Преодоление метафизики" (период "Хайдеггер-II"). Там говорится о том, что человек, испытывая "крайнюю слепоту в отношении забвения бытия",Примечание по поводу той фундаментальной двусмысленности, которая присутствует в высказывании об "истине как заблуждении во обеспечение самообмана", отсылает к пассажам из "Воли к власти" Ницше, которые поясняются Хайдеггером в том смысле, что в нихРечь здесь о том, что истина бытия затмевается истиной сущего, при том, что эта последняя фактически уже низведена до ничтожного ничто.
И вот, по поводу этого последнего тавтологического словосочетания, в примечаниях т.ж. дается пояснение:И вот здесь – самое интересное!
Казалось бы, как может Ничто быть лицом бытия?...
Конечно, у Хайдеггера к тому моменту появилось ещё определенное различие применительно к самому понятию бытия:

прежнее Sein – как бытие того или иного сущего, его бытийствование, в отличие от его просто наличествования, т.е. в отличие от сущего взятого просто как сущее
vs.
Seyn (старинное написание) – как Бытие в целом, сбывающееся именно в бытийно-историческом масштабе (vs. только в горизонте человеческой экзистенции), или в ключе хайдеггеровских же тавтологий – "бытийное бытие".

Но поясняется-то как раз в первом смысле – "ничто сущее", – а именно, в том смысле, чтобы не абстрагироваться от бытийствования сущего, не подменять мышление бытия мышлением, в котором сущее взято только как сущее.
И все-таки, что тогда значит высказывание о Ничто как лице бытия? Т.е. как это согласуется с тем, что

посыл Судьбы озаряет как пред-назначение, исходящее от явленности бытия сущего?...

У "Хайдеггера-I" (получается, опять-таки, применительно к бытию в первом смысле) это разъясняется следующим образом:Тут надо заметить следующее.
На первый взгляд, это только ход против идеалистических концепций сущности – платоновских идей или кантовских вещей в себе, как, соответственно, трансцендентно-объективных или трансцендентально-субъективно умопостигаемых ноуменов (noumena), когда феномены (phaenomena) предстают как внешняя данность, только лишь проявленность сущности, но не она сама по себе. Но, вообще-то, Хайдеггер проводит аналогичные различия.
Феномен (Phänomen) отличается, с одной стороны, от явления (Erscheinung), аналогично тому как сущность отличатся от своей проявленности, с другой стороны, от видимости (Schein), как сущность – от своей искаженной данности. Суть в следующем:"Запутывающая многосложность", неизбывно присутствует в реальном опыте, производя в нём многообразные сокрытия изначально непотаенного бытийствования сущего. В отношение логоса это значит, что он, какИ вот, в том-то всё и дело. Точнее, в том и заключается вся подоплека, свидетельствуемая делом мысли... как, кстати, и подоплека её поворотов (здесь уже в более глубоком смысле, чем даже тот, который объясняется как достижение автором творческой зрелости)! В том эти подоплеки и заключаются, что даже герменевтико-феноменологический логос, оснащенный всей этой филигранной оптикой различий, и при этом, в самой конкретнейшей исследовательской практике, самым добросовестнейшим образом, проникший в своих описаниях-толкованиях к феноменам, как себя-само-по-себе-кажущему (das Sich-an-ihm-selbst-zeigende), – а это значит, что логос засвидетельствовал встречу (Begegnung) с сущим в его несокрытом бытийствовании, – вот, даже если так, вот, по такому "гамбургскому счету", то всё равно, в нынешней ситуации, носитель этого логоса оказывается _ни с чем_!... Ни с чем и _не при делах_!... Оказывается перед лицом Ничто, как неизрекаемого бытия.
Ибо воля к воле, оснастившая себя глобал.технократическим поставом (Gestell), организует и рассчитывает сама себя среди бессобытийности мира законченной метафизики. И чем настойчивей "субъект" этой воли самоутверждается, ввергая себя в противостояние ничтожному ничто, тем беспощаднее он изничтожает свою субъектность.

В этом суть слов о прекращении двухтысячелетнего сооружения метафизики через приведение всего к полному уничтожению.
Суть т.ж. и в следующем.

Наверно, Хайдеггера можно было бы с полным правом причислить ко всей этой тёмной тьме в виде "мистагогов" разного калибра и толка (сатанистских, гностически-фашистских и проч.), на разные лады (интеллектуально и практически) заклинающих Ничто как "начало начал". Т.е., чтобы означенным образом идентифицировать немецкого философа, для этого можно, при желании, обнаружить очень много поводов в его текстах. Можно, если руководствоваться только желанием идентифицировать. Но не проявлять, как это здесь следует, добросовестное отношение к тому, что свидетельствуется в этих текстах! Именно к этому, что, однако, совершенно не имеет ничего общего с тем способом прочтения "от корки до корки", который подобен сканированию. И этим, кстати, являет собой разновидность самого-себя-организующе-рассчитывающего воления. А тем самым, – буде ещё при этом автор "критиком" и по совместительству "социо-диагностом", к тому же, не чуждым распознанию "знамений времени", – являет _авто-изложение ни о чём_!

Так вот, добросовестное отношение к свидетельствуемому в текстах. В текстах-свидетельствах о Бытии (том, которое в целом, в отличие от бытия, как только лишь бытийствования сущего, но и не безотносительно к нему), о задаче его осмысления, осуществляемого как приуготовление другого Начала в событии бытийно-исторической Судьбы. И самое добросовестнейшее – обратить внимание на то, что эта Судьба, при всех трагических свидетельствованиях отчуждения от неё, всё же обращает свой посыл, в котором может и должно быть явлено человеку его бытийно-историческое Предназначение!

С оптимистически обнадеживающим этим, – обнадеживающим в фундаментальном плане, но совершенно не дающим поводов к какой-либо радости в отношение актуально происходящего, – перейдем к следующему параграфу этого блока.